БОЛЬ
Это было утро где-то в середине марта. Солнце еще не встало, но месяц уже сел. Город еще спал. Город. Достаточно провинциальный, но большой. Миллионный.
Там было много домов. Разных. И в одном из этих домов, в одной из его квартир, в самой уютной комнатке ровно в 5:34 прозвонил будильник.
Она открыла глаза. Сразу же, при первом звуке. И тут же закрыла снова, не выключая будильник. Она тяжело вздохнула, вспоминая вчерашний день, и, по-прежнему не глядя, на ощупь, все-таки выключила будильник. Она опять открыла глаза и села, устало глядя перед собой и сжимая в руках скомканное одеяло.
У нее была большая кровать. Двуспальная. Впрочем, в комнате больше ничего не было – только стул стоял напротив кровати, около окна. Окна, на котором никогда не закрывались шторы. Она не позволяла никому к ним прикасаться. Она говорила, что любит смотреть на небо, но… из-за крыши не было видно ни единого кусочка неба. Тогда она говорила, что они напоминают о тех далеких городах, где со времен испанского владычества никто не закрывает штор. Тогда все обычно просто пожимали плечами и уходили. Как можно дальше. Чтобы больше никогда не слышать такого бреда.
Она швырнула одеяло в сторону и встала. Ее длинные волосы растрепались, спутались и сплелись с черными ресницами каким-то невообразимым образом. Накинув на плечи халат, Она откинула волосы назад.
Дом еще спал. Она прошла босыми ногами в соседнюю комнату. Отсюда был виден рассвет. И закат. Здесь спали ее родители.
Она даже не взглянула на них - они все равно спали как дети. Она прекрасно знала это и так. Она подошла к окну. Ее глаза вдруг наполнились сиянием, как у счастливой. Она смотрела на закат и шептала что-то. Молитву. Заклинание. Просьбу. Приказ.
Закончив, Она перекрестилась, но не поклонилась. Она лишь гордо взглянула на небо и сказала: «Прошу», словно бы разговаривала с равным.
Она всегда относилась так к высшим силам. Она считала, что поклоны, иконы, крестики и прочие земные атрибуты только мешают истиной вере. Потому что они придуманы людьми. Она была христианкой, полностью отрицавшей существование православной и католической церквей, как, впрочем, и любых других. Если Бог один и я в Него верую, значит можно заходить в любой храм – православный, католический, буддистский…
Она резко развернулась и взглянула на своих родителей. Их лиц не было видно, они были с головой накрыты одеялом.
-Если бы я только могла больше никогда не видеть вас… - прошептала Она на ухо матери, поправляя подушку.
Затем Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Ее дыхание было бесшумно, на лице не было ни малейшей эмоции. Только напряженность.
Она прошла на кухню, включила чайник и села за стол. За серый, низкий стол. Здесь стояла фотография. Черно-белая фотография мужчины лет тридцати. Она улыбнулась фотографии, но через сотую долю секунды Ее лицо снова стало бесстрастно-напряженным. Она видела ее каждый день и каждый день хотела жить. Но не могла найти для этого сил.
Она взглянула на календарь.
-Пост… - шепотом произнесла Она. - Надо чем-нибудь позавтракать, а то день не переживу.
Вдруг в чайнике что-то щелкнуло, он докипел, и Она, очнувшись от своих мыслей, насыпала в чашку две ложки растворимого кофе и залила их крутым кипятком. Открыв холодильник, Она вдруг поняла, что не может видеть еду. Она снова села за стол. Пока кофе стыл, Она вслушивалась в тишину. Вдруг что-то прорезало Ее слух. Это была капля воды. На кухне протекал кран.
Этот кран стал для Нее «яблоком раздора». Вчера Она в слезах доказывала родителям, что это нельзя так оставлять, что в Африке из-за недостатка пресной воды каждые две минуты умирает человек. Над ней смеялись. Ей говорили: «Лучше думай про учебу, тебе университет закончить надо, что тебе до каких-то людей, которых ты не знаешь?..» Она сказала, что живет в одной квартире с убийцами. Над ней снова засмеялись.
-Вы сейчас едите курицу. А если б это была курица, которую вы вырастили, вы бы смогли ее съесть? А чем одна курица от другой, чем один человек отличается от другого?
Она тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Капля воды снова упала, и Она вздрогнула. Она сделала крупный глоток кофе и снова взглянула на мужчину на фотографии.
-Если бы ты только знал, как я тебя ненавижу! – сказала Она ему.
Ее взгляд остановился на фоторамке. Она была украшена бабочками и ангелами, а внизу было нацарапано: “Memento morre”.
-Скажи, почему ты не возвращаешься? – в полный голос спросила Она у фотографии.
Допив кофе, Она быстро умылась. Капли воды текли по ее лицу, словно слезы, но на этом лице не могло быть слез. Они уже давно кончились.
Она вернулась в свою комнату и принялась одеваться. Яркая оранжевая юбка, вязаный свитер… Она произвела над собой неимоверное усилие и улыбнулась своему отражению в зеркале.
Она вдруг вспомнила того, кто пару дней назад целовал эти губы. Ей вдруг показалось, что что-то не так, что этого быть не должно… Ее лицо было спокойно. В кухне снова упала капля воды.
Она зашла на кухню и ударила по крану. Затем Она еще раз взглянула на фотографию.
Она жила так уже полтора года.
-Я устала напрягаться. У меня нет больше сил. Не возвращайся. Лучше забери меня.
Она говорила бесстрастнее и спокойнее, чем любой священник, казалось, Она даже не моргала.
Вдруг позади Нее послышались шаги. Это была Ее мать.
-Мы спим! – рявкнула она. – Не шуми тут!
-Спите? – издевательски улыбнулась Она. – А я тут схожу с ума. Впрочем, я же понимаю, вам важнее поспать…
Не слыша больше ничего, Она выскользнула из кухни, и через пару секунд послышался громкий удар двери. При этом глаза ее были также пусты.
Уже в коридоре Она вытащила из французской фирменной сумочки большой серый платок. Она всегда покрывала голову им. Не так, как покрывают ее мусульмане, а как-то особенно, по-своему, и всегда. Она считала, что если показывать миру все, что у тебя есть, ты перестанешь быть личностью, поэтому Она прятала свои длинные волосы. Люди никогда не понимали Ее философии.
Она вызвала лифт. Когда он наконец пришел, Она снова улыбалась совершенно наигранной улыбкой.
Она зашла в лифт. Она думала о том, что мир таких не любит. Таких, как Она. И, наверно, правильно, думала Она. За что любить лицемеров, кричащих на родителей, но подающих милостыню? Это был один из тех немногих вопросов, возникавших еще в Ее голове.
Лифт остановился. Она вышла на улицу. Весенний воздух, как яд, наполнил Ее легкие. С крыши упала капля воды. Она по привычке вздрогнула – Ее преследовал текущий кран.
-Сейчас ведь кому-то плохо… может, даже хуже, чем мне… - негромко произнесла Она.
Ей было неохота идти до светофора, и Она начала переходить дорогу прямо рядом с домом. Дойдя до середины, Она решила переждать, пока проедет очередная машина. Она случайно обернулась и увидела краем глаза, как с верхних этажей Ее дома что-то падает. Фотография. В рамке. Она так думала. Ее лицо исказилось дикой и безумной болью.
-Забери меня… - шепнула Она и упала в обморок.
В этот самый момент там проезжала машина.
***
Как потом выяснило следствие, эта "фотография" упала из окна этажом ниже и подъездом правее, чем Ее. Ее смерть посчитали самоубийством. Ее даже не отпели.